Истцы не доказали установление запрета

С самого начала их главным методом доказывания стала логическая подмена

Решение Хамовнического суда по иску АП Удмуртской Республики оказалось ожидаемо простым и очевидным. Суд, что называется, не повелся на стремление истцов плодить новые сущности там, где их совершенно точно нет и быть не может. Ожидаема и реакция истцов, дескать, нет у нас правосудия. И глубокомысленное «пока». Чтобы все осознали и без того понятное: действо продолжится. «Борцы» не откажутся от инфоповодов, раз уж процессуальный закон предоставляет им такую возможность.

На самом деле в основе происходящего – все та же логическая подмена, которую так любят использовать истцы как в процессуальных документах, так и в своих публичных высказываниях. Они почему-то настаивают, что должна существовать взаимозависимость между объемами сказанного и написанного ими и объемом решения суда. Безотносительно к правовому существу вопроса. А оно предельно просто. Истец оспаривает Разъяснение КЭС по мотиву его несоответствия материальному закону. Намеренно примитивизируя и искажая смыслы, заложенные в Разъяснении, истец утверждает, что этим актом якобы создан запрет на обращение адвокатов в государственные органы, сформулирована новая норма поведения. И вот здесь начинаются логические подмены, с помощью которых истцы превращают серьезный правовой вопрос в годичный фарс на тему «Как мне не нравится современное устройство адвокатуры и как я ненавижу избранных адвокатами управленцев, кроме себя и моего горно-алтайского друга, которого адвокаты не хотят видеть своим президентом, но они тоже не правы».

Для юриста очевидно, что писанный запрет, как любая норма, должен содержать гипотезу, а также четко выраженные диспозицию и санкцию. И здесь мы получаем первую и основную подмену. В исковом заявлении указывается: «Суть названных Резолюции (Резолюция о соблюдении адвокатской этики, принятая IX Всероссийским съездом адвокатов. – Прим. ред.) и Разъяснения № 03/19 сводятся к прямому, под угрозой привлечения адвокатов к дисциплинарной ответственности… запрету на обращение…». На вопрос в суде, какими словами и выражениями сформулирована эта норма, устанавливающая запрет, представитель истца заявляет: «Общим смыслом этого Разъяснения». То есть оспаривается не сама сформулированная КЭС норма, а ее «суть», как она понята истцом. Настолько абстрактным нормоконтролем не занимается даже Конституционный Суд. То есть иногда предметом такого контроля становится толкование, придаваемое норме правоприменительной практикой в конкретных делах, но так, чтобы проверялось на соответствие Конституции понимание смысла нормы самим заявителем, – это совсем уж не юридический подход.

На предложение в судебном заседании сформулировать, как звучит эта норма-запрет, который оспаривают истцы, они заявили, что оспаривают правило «омерты» – кодекса чести итальянских мафиози. При повторном предложении сформулировать все-таки, как звучит это правило, было заявлено: «не стучи на своих». Возможно, конечно, в судах Удмуртии такое допустимо, но я за свою более чем двадцатилетнюю практику не встречал ни одного решения или приговора суда, изложенного в переносном или аллегорическом смысле.

Истцы так и не смогли сформулировать, какое правило они оспаривают. Не смогли они ответить и на вопрос, из каких слов Разъяснения следует санкция за обращение в государственные органы. Поскольку ее там просто нет. Возможно, и не было такой задачи, а смыслом является сам процесс. Вот тогда все встает на свои места, ибо сложно представить, что такое лицо, как президент палаты, не понимает элементарных вещей о функционировании правосудия. Отсюда и решение суда, содержащее ответ на первоначальный и центральный вопрос: истцы не доказали, что оспариваемым Разъяснением установлен запрет на обращение. А потому совершенно нет смысла для подробного разбора того, почему такой запрет недопустим, а также многостраничных и многочасовых излияний представителей истцов о том, как им не нравится современная адвокатура, о теще башкирского президента, о переизбрании президента Палаты адвокатов Республики Алтай, дисциплинарном производстве в отношении А.В. Рагулина, злоупотреблениях в Мордовской и Московской палатах и многом другом, не имеющем ничего общего с существом спора.

В действительности сложность обсуждаемой тематики коренится в недопустимом отождествлении механизмов действия правовых и этических норм. Если отбросить априорную ненависть «идейных разрушителей» ко всему, что бы ни происходило в адвокатуре, следует признать, что мы в очередной раз вынуждены вернуться к обсуждению базовых ценностей адвокатского сообщества, формирующих его как самостоятельный и независимый институт гражданского общества, призванный процессуально противостоять органам, осуществляющим контрольные функции и функции уголовного преследования, обеспечивая тем самоограничение государственной власти в пользу соблюдения прав и гарантий закона.

Возложив на адвокатуру столь значимую публичную функцию, общественный консенсус предполагает, что она будет эффективно противостоять в том числе и прежде всего органам государственного контроля и уголовного преследования, защищать свою отделенность и независимость от процессуальных оппонентов. Ни одна социальная общность не может существовать без четкого определения своих границ и обособления функций самостоятельного разрешения внутренних вопросов. Возьмите хотя бы институт семьи в Европе. Абсолютизация внешнего контроля уверенно ведет к его практическому исчезновению. Мы забываем, что банальности совсем не плохи. Просто они выражают настолько правильные вещи, что очень часто использовались и приобрели свойство самоочевидности. Так, часто используемое критиками Разъяснения выражение «не выносить сор из избы» своей этимологией восходит к языческим поверьям о том, что, используя этот сор: волосы, вещи домочадцев и т.д., враги семьи могут наслать на них порчу и причинить вред. А потому сор необходимо сжигать в печи, не предоставляя врагам такой возможности.

Сообщество не может поощрять требования лиц, не нашедших поддержки своим идеям в самой корпорации, о вмешательстве в разрешение внутреннего конфликта внешних сил, тем более что обеспечение независимости от влияния этих сил общественным консенсусом вменено в обязанность адвокатуры. Здесь не стоит вестись на очередную подмену: речь идет не о сообщении о преступлении. Мы говорим о требованиях проверочных и контрольных мероприятий. Неужели мы как юристы не понимаем, насколько часто право на обращение с таким требованием используется недобросовестно, в угоду далеким от разумного целях. Да и просто из мести или неприятия существующего положения вещей, стремления к разрушению или самоутверждению. Кто-то мстит за решение по дисциплинарному производству, кто-то сводит счеты за неучастие в органах самоуправления, а кто-то присвоил себе роль надзора за коллегами. Неужели сообщество не вправе высказать нравственную оценку подобным поступкам? Неужели нам нельзя выразить свое отношение к поступкам адвоката, который записывает провокационный разговор с коллегой и передает запись правоохранительным органам с целью выбить его из процесса? Или мы не вправе осудить адвокатов, не признающих за коллегами целого субъекта Российской Федерации права самим разрешить свои проблемы так, как они считают нужным?

Именно эти смыслы заложены в Разъяснении КЭС № 03/19. Мы осуждаем использование такого способа решения вопросов внутрикорпоративного взаимодействия как обращение к нашим процессуальным оппонентам с требованием провести проверочные или контрольные мероприятия в отношении коллег или органов адвокатского самоуправления. Такое обращение всегда создает угрозу другим ценностям адвокатского сообщества: независимости, корпоративности, авторитету адвокатуры, а также недопустимости для адвоката правового нигилизма, выражающегося, в том числе, в злоупотреблении законными правами. Эта проблема нахождения разумного баланса между несколькими базовыми ценностями во всяком случае представляет собой сложную этическую ситуацию. И сообщество вправе вынести суждение: было ли такое решение адвоката добросовестным и действительно необходимым и не противоречат ли действия адвоката нашим этическим воззрениям и нормам Кодекса профессиональной этики адвоката. Или же это обращение является банальным доносом.

Очевидно также, что оппоненты не согласятся ни с какими доводами, поскольку просто не признают за органами корпорации, избранными адвокатами сегодня, права судить об этичности поступков членов сообщества и принимать решения от их имени. Но здесь уже речь идет о смене существующих социальных моделей и парадигм, а значит – о целях политического свойства и о желании поиграть в игры, далекие от интересов корпорации.